Приключения Василия Ромашкина, бортстрелка и некро - Страница 45

Впрочем, через двадцать минут на тропке, ведущей к этому источнику, я узнал Варю. Девушка пробежала по брошенному через ручей бревну, балансируя руками, и вскоре стояла около каменной чаши, в которой отмокал я.

— Варя? — Ничего умного я придумать не мог, просто сидел и смотрел на девушку. А та, решившись, скинула с себя пушистую кофту. Стянула через голову больничную рубаху, и, обнаженная, шагнула в чашу. Встала на колени, потянулась ко мне, намереваясь поцеловать. И я понял, что я ничего не могу с собой поделать, обнимая и целуя красавицу и комсомолку. Не очень опытную, кстати, если не совершенно неопытную.

Через какое‑то время я устраивал Варвару животом на весьма удобном для этого, теплом мшистом валуне около чаши. Основательно залюбленная девушка сначала просто послушно укладывалась, но потом вскинула голову.

— Вася, ты чего задумал? А, так нормально. Нет, так хорошо! О — о! Здорово! Давай, давай! — Варя прогнулась подо мной, запрокинув голову, и накрыв своей ладонью мою руку, ласкающую ей грудь…

Потом мы просто лежали в теплой воде, молча и обнявшись.

— Вась. Я понимаю, что сама пришла, и, можно сказать, тебя соблазнила. Но что ты дальше думаешь делать? Будешь выбирать между мной и Сарой? С ней же ты тоже любовью занимался? — Варя повернулась, и посмотрела мне в глаза. — Учти, я девушка упрямая, и буду за тебя бороться!

— Варь, знаешь, у меня и в душе и в сердце бардак. — Абсолютно честно ответил я, поглядев в сине — серые глаза, и с трудом вынырнув из них. — Ты мне очень нравишься, Сара тоже. Как выбирать — не знаю. Хоть разорвись пополам.

— ну, от половинки тебя не будет толку ни мне, ни этой евреечке. Кстати, ты не думай, что я евреев не люблю, у меня любимая учительница и тренер еврейками были. И я их очень уважаю и благодарна им. Но они учили меня не сдаваться. Так что, Василий, ты будешь моим, и не сомневайся! — И встав во весь рост, Варя торжествующе улыбнулась. Оценила мою реакцию на свою обнаженную фигуру. И отрицательно покачала головой. — Нет, на сегодня хватит. Ты мог убедиться, что ты у меня первый. И будешь единственный. И Вась, я обязательно рожу тебе сына! — Девушка наклонилась, поцеловала меня, и выйдя из бассейна, стала вытираться и одеваться. И вскоре ушла, наказав мне идти за ней не раньше чем через час. Мол, не надо пересудов.

Ну да, пересудов. Хотя, свидетелей нет. А домыслы кумушки могут себе оставить. Но я, однако, попал между молотом и наковальней.

Хмыкнув, я снова опустился было в воду, но внезапно почуял неупокоев неподалеку. И, поскочив, прыгая на одной ноге, одной рукой с трудом надел на мокрое тело брюки, и босиком пошел в ту сторону, сжимая в одной руке нож, а в другой револьвер.

В небольшой балочке, очень уютной, горел настоящий костерок, около которого сидело трое, двое солдат и офицер, в старой — престарой, еще со знаками различия в петлицах, форме.

— А, привет, потомок. Ты как нас учуял? И не боишься к призракам подходить? Садись, парень, в ногах правды нет. — Старший из солдат, седой, усатый старший сержант, кивнул мне на замшелое бревно, заброшенное сюда осенними штормами. — Устал, наверное, так свою подружку валять.

И, нагнувшись, совершенно спокойно взял своей полупрозрачной рукой сухую веточку, запалил ее в костерке, и прикурил от нее папиросину. Причем огонь был настоящий, живой, а папиросина призрачная.

Я вообще о таком не слыхал. Нет, тогда, в банке, я столкнулся с очень мощным неупокоем, но вот так, работать с огнем и иллюзиями — я про такое даже не читал ни в одном учебнике, про такое ни разу не упомянялось в каких‑либо отчетах. Вообще ничего и никогда.

Причем, я не ощущал угрозы от этих призраков именно для себя. А потому…

— Василий Ромашкин, бортстрелок с дирижабля, сержант гренадеров запаса. — Я представился, после чего сел на это самое бревнышко.

— Младший политрук Еленев, старший сержант Васильченко, красноармеец Дмитриев, энский полк энской дивизии. — Представился сам, и представил других офицер. Или, точнее, командир, тогда не было такого класса, как офицеры. — Погибли при отражении морского десанта немцев в октябре сорок первого года.

— С тех самых пор здесь и торчим, как на привязи. От скуки даже костры разводить научились. — Пожаловался сержант, пыхнув призрачным дымком. — Слушай, герой — любовник, расскажи. Что было, и как было. Мы же вообще тут, без газет и радио, ничего не знаем.

— Ну, последние две сотни лет, по крайней мере. — Поправил его политрук. — Вспомни, тут после нашей победы довольно людно тут было, рыбаки постоянно сети чинили, разговаривали, пьянствовали. В первых годах двадцатого века до нас немного поисковики не добрались, что таворищей собирали, и с почестями хоронили. Так что, по крайней мере, все новости знали. А потом, после той ледяной волны, все, народ как корова языком слизнула.

— да уж, на что мы неживые, и то такая жуть была. — Сержант передернул плечами, а солдат согласно кивнул. — До сих пор вспоминать страшно. Стихия, чтобы ее. Из‑за чего она была, кстати? Побудь Левитаном, братишка, расскажи новости и старости.

— Ну, судя по всему, это было ледовое цунами. — Я еще раз оглядел призраков. Те насторожили уши, причем в прямом смысле. Интересно, для чего им это, ведь все равно не ушами слышат. — Астероид попал, серьезный. Чуть всем кранты не настали. Вспрочем, большинтсву кранты и настали. Около полувека просто выживали, восстанавливать цивилизацию начали полтора столетия назад. Что смогли — восстановили, сейчас просто живем.

Я долго рассказывал и пересказывал призракам события прошедших лет, рассказывал про современную жизнь. В конце концов призраки добрались и до того случайного представления, что мы с Варей устроили.